«Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить», — говорил себе Левин.
«В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном пространстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет, и пузырек этот — я».
Это была мучительная неправда, но это был единственный, последний результат вековых трудов мысли человеческой в этом направлении. <…> Но это не только была неправда, это была жестокая насмешка какой-то злой силы, злой, противной и такой, которой нельзя было подчиняться.
— Л. Н. Толстой, «Анна Каренина» (1873–1877)
Толстой в «Анне Карениной» реалистично показывает тщетность нашего рассудочного ума в постижении самого смысла экзистенции. Не только тщетность, но и вредоносность в случае, когда рассудок в результате фрустрации объектных отношений и отсутствия самодисциплины метастазирует энтропийными процессами, ведущими к распаду чувства смысла и силы духа.
Каренина, как и многие другие персонажи, является живой иллюстрацией того, что Уилбер и психодинамические психологи называют «теневыми проекциями». Теневое брожение в сознании и подсознании Карениной, её переносы и контрпереносы в конечном итоге замыкаются вспышкой электрической дуги, окончательно сжигающей её душу. В эпоху до психотерапии великий психолог Толстой пишет портрет этого брожения с предельной точностью.
Известно буддийское понимание, что сансара (бренность страдания) и нирвана (освобождение и пробуждение) суть творения ума, сознания. Ум накладывает на мир рассудочно-эмоциональные фантазмы-галлюцинации, двоит его на псевдообособленные субъект и объект, генерирует колебания психоэмоциональных оценок происходящего, пытаясь уцепиться и схватиться за то, чему суждено быть смытым рекою времени.
Способность вознестись над корневыми процессами мыслепорождения, практикуемая на путях медитации, созерцания и молитвы, приводит к дисциплинированию ума и открытию того надконцептуального, надрассудочного слоя духовного переживания, или религиозного чувства, который вспышками открывается ещё одному персонажу, Левину, в результате его напряжённого когнитивно-духовного поиска (а точнее — отпускания такового после интенсивного напряжения мысли).
Неслучайно Толстой попадает в сферу внимания британского экзистенциального феноменолога Колина Уилсона (автора цикла работ о «Постороннем»), показавшего, что именно интервальность напряжения и отпускания сознания-интенциональности в процессе интенсивной диалектики порождает живое, вибрирующее чувствование смысла.
Слишком тепличные условия приводят к томлению и утомлению, итогом которых становится скука и возобновление энтропийного процесса. Слишком тяжёлая ситуация создаёт чересчур неблагоприятные условия, выдёргивающие все позитивные ростки. Смежные процессы имели в виду Фрейд и Кохут, говоря о значимости оптимальной фрустрации в развитии и созидательном функционировании психики.
Каренина ввиду психических травм (полученных не только в несчастном браке и в событиях, описанных в книге, но и в травмах детских объектных отношений и самоотношений) не смогла обуздать скакуна мыслепорождающего рассудка, и бурный процесс её фантазирования и проецирования не был пресечён, этот процесс не был взят под управление.
Более того, не было у неё и шанса на подобное пресекновение, ибо в ценностях и культурном поле её окружения отсутствовало понимание ума (мыслепорождающего самосознания) как корня и страдания, и освобождения.
Понимание трагической роли рассудка в значительной мере присутствовало у самого Толстого, который откровенно показывает духовную эволюцию Левина из самоброжения в со-присутствие горнего и дольнего миров, где первый опосредуется мыслью, а второй — созерцательным чувством присутствия:
«Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что́ должно и что́ не должно. Когда же он не думал, а жил, он не переставая чувствовал в душе своей присутствие непогрешимого судьи, решавшего, который из двух возможных поступков лучше и который хуже; и как только он поступал не так как надо, он тотчас же чувствовал это».
Это со-присутствие у Левина параллельно, подобно традиции «Йога-сутр» Патанджали, и пока ещё не интегрированно-недвойственно, но придаёт ощущение никем и ничем не отнимаемой внутренней свободы.
Левин:
«Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне дать мысль, — она несоизмерима с вопросом. Ответ мне дала сама жизнь, в моём знании того, что хорошо и что дурно. А знание это я не приобрёл ничем, но оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я ниоткуда не мог взять его».