Мы уже сказали выше, что от геоцентрической точки зрения на мир Бруно, под влиянием Коперника, перешёл к точке зрения космоцентрической. Но эта космоцентрическая точка зрения есть в то же время и теоцентрическая, т. е. признающая истинным центром вселенной Бога.
Дело в том, что отрицание взгляда на землю как на центр вселенной естественно привело Бруно к отрицанию вообще всякого материального центра у бесконечной вселенной. Понятия материального центра и окружности суть опять наши «земные» понятия. Если вселенная есть всё и притом бесконечное всё, а мыслить её конечною невозможно, ибо конечное ограничено, ограниченное граничится чем-нибудь другим, а этого «другого» для вселенной, которая есть «всё», быть не может, — если, говорим мы, вселенная бесконечна, то в ней и материального центра и окружности быть не может: всякая точка есть в ней центр и часть окружности, а следовательно, если у неё и есть центр, то только духовный — этот центр и есть Божество, — сознание, дух вселенной. Вот каким путём Бруно доходит до отождествления космо- и тео-центрической точек зрения. К идее Бога, сознания вселенной, мы приходим, как уже было указано, путём внутренней интуиции, путём самосознания, распространяющего основной признак нашего собственного бытия на всякое бытие вообще. Но если мы раз признаём, что есть сознание в мире вообще, т. е. Бог, то, конечно, это сознание, наполняющее бесконечное всё, должно быть тоже бесконечно. А так как двух бесконечных быть не может, то Бог и вселенная одно и то же — две стороны одного бытия. В этом «абсолюте» нет контрастов, в нём всё объединено, в нём материя и форма, материя и дух — одно. Но, конечно, основное, деятельное, производительное начало в этом абсолюте, т. е. настоящая его сущность, есть сознание, Бог, мысль. Мир с его контрастами, всегда впрочем объединёнными, и есть продукт раскрытия, экспликации Бога, как выражался ещё Николай Кузанский. Этот процесс раскрытия, или, как мы бы сказали, дифференциации единого бытия и есть процесс происхождения мира. Раз начавшись в бесконечно далёком прошлом, этот процесс раскрытия Божества происходил вечно, и потому происхождение небесных тел и других мировых форм бытия совершается постоянною Образуются постоянно всё новые и новые миры, новые и новые возрождения бытия, по мере уничтожения известных его форм; но уже поэтому одному смерть не есть абсолютное уничтожение, — смерть есть только относительное понятие, переход из одной формы бытия в другую, — и эту неуничтожимость бытия Бруно признаёт одинаково и для материи, и для силы или духа, считая их одинаково вечными. <…>
Теперь спрашивается, можно ли предположить, что в процессе раскрытия бытия, или Бога-вселенной, оно всё исчерпывается и уже ничего от него не остаётся? Бруно справедливо признаёт такую гипотезу невероятною. Нарождение всё новых и новых миров уже опровергает её, ибо доказывает, что есть ещё неисчерпаемые запасы бытия, не передшего ни в какую феноменальную форму.
Но если бы и этого соображения было недостаточно, то другое — о самостоятельной жизни каждого целого, независимо от жизни его частей, заставляет Бруно придти по аналогии к воззрению на вселенную как на вечно живое и самостоятельное от своих частей «живущее» целое. И эту мысль он выражает в поэтической метафоре, признавая все небесные тела своего рода кровью и мясом вселенной. Между ними он предполагает, согласно Аристотелю, ещё особый элемент, всё наполняющий и проникающий, — эфир, который представляется ему настоящим духом, всеобщею душою, или, как бы мы могли выразиться, своего рода нервною системой вселенной. <…>
Как и где осуществляется сознание высшего целого, вселенной, Бруно отказывается понять ограниченным человеческим умом, который не может пойти далее признания факта этого сознания и не имеет других орудий для определения его сущности, кроме своего собственного самосознания, в котором божество отчасти только ему раскрывается.
Но именно путём этого самосознания Бруно убеждается всё-таки в бесконечной разумности, благости и могуществе этого мирового сознания. Зло в мире не от него исходит: оно вообще не реально, — реально только добро, а зло есть отрицание, отсутствие добра, — взгляд, диаметрально противоположный Шопенгауэровскому, феноменальному, а вовсе не «ноуменальному», как он сам думал. Зло относительно — это есть низшее добро, сравнительно с высшим, это есть, так сказать, остановка на пути развития низшей формы блага в высшую. На этой теории, как мы увидим после, Бруно основывает и всю свою этику.
Итак, признав Бога за абсолютный разум, любовь и могущество (с каковыми атрибутами Бога он сближает и понятия о трёх лицах Божества по христианскому учению), он, конечно, не может отвергнуть и целесообразности мира и божественного творчества. Различая, по Аристотелю, материальную, формальную, деятельную и конечную причины мира, — признавая первою и второю вселенную и всеобщую душу (Бог имманентный), третьею Бога, как живую, производящую силу мира, он считает четвёртою, т. е. «конечною причиною» иди, что одно и то же, целью мира — совершенство, которое мир и стремится собою осуществить.
Самый акт осуществления этой цели Богом представляется ему одновременно и свободным и необходимым, ибо контраст свободы и необходимости есть опять феноменальный контраст, который в Боге совершенно стушёвывается. Законы жизни вселенной, которые Бруно признаёт однообразными и ненарушимыми, и суть «необходимое выражение свободной воли» творца мира, т. е. мирового сознания. В числе этих законов мира он признаёт и нашу свободу, как отражение божественной сущности, считая её точно так же синтезом свободы и необходимости <…>.
— Николай Грот, «Джордано Бруно и пантеизм. Философский очерк»
(Грот Н. Я. Джордано Бруно и пантеизм. Философский очерк. Одесса: Типография Одесского Вестника, 1885. С. 61–62, 63–64.)