Дж. Бруно, несмотря на свои антимистические тенденции и желание всё разумно объяснить, не может не принять во внимание мистической доктрины об интуиции или непосредственном общении с основным источником бытия; но он эту доктрину перерабатывает на основании своих особых пантеистических посылок. Дело в том, что, если мы только предположим единство бытия во вселенной, а следовательно и полное отражение его в нас самих, то, конечно, весьма вероятною делается гипотеза, что в нашем внутреннем (субъективном) самосознании мы непосредственно становимся лицом к лицу с загадкою бытия, — что в этом самосознании мы находим истинные признаки единого бытия, мировой причины.
Эту гипотезу Бруно и принимает, противополагая такое высшее познание вселенной «в самом себе, через своё самосознание (mens)» всякому другому, ограниченному способу постижения вещей. Противоположение это он выражает поэтически, сравнивая ограниченное познание вообще с познанием глаза, который видит только другие вещи, а познание бесконечного «в себе» — с познанием глаза, который видит и другие вещи и себя — и в себе всё остальное (qui in se videt omnia). Тот же контраст он выражает и другою поэтическою метафорою о зеркале, которое только другие вещи отражает, и о другом, которое и себя познаёт, будучи вместе и субъектом, и объектом, — и зеркалом, и светом. <…> Гораздо существеннее та мысль, насколько нам известно впервые высказанная Бруно, а затем столь гениально развитая Декартом и в особенности Кантом, что в своём самосознании мы находим отражение сущности всех вещей, ибо оно есть ничто иное, как сознание нашей собственной сущности, а наша собственная сущность в основах тождественна сущности всего остального бытия. <…> Бруно <…>, как и впоследствии Кант, признавал две истины, одинаково законные и дополняющие друг друга, и два критерия знания, внешний и внутренний или, точнее говоря, объективный и субъективный, одинаково обязательные для человека.
Что он именно признавал источником познания бытия самосознание «субъективное», «нравственное», видно из того, что в своём диалоге об эросе он даёт новое толкование своей способности интуиции (mens), выражающей идею самосознания, отождествляя её с высшим эросом, субъективным порывом к добру, красоте, к божественному. «Чрез алмазную среду идей красоты, добра, высшей внутренней правды» должны проходить, по его мнению, наши чувственные идеи о вещах для того, чтобы мы могли открыть в этих последних истинную их сущность — Бога. Божественное мы понимаем только любя; поэтому на высшей ступени познания ум проникается волею и чувством, т. е. субъективными влечениями, которые выражаются в понятии любви. В высшем порыве этого чувства любви, который во всей полноте доступен только гениальным, исключительным натурам, человек, по мнению Бруно, отчасти постигает сущность божественного бытия, которое в нём самом отражается.
— Николай Грот, «Джордано Бруно и пантеизм. Философский очерк»
(Грот Н. Я. Джордано Бруно и пантеизм. Философский очерк. Одесса: Типография Одесского Вестника, 1885. С. 55–57.)