Похоже, изначально ребёнок обладает чувством значимости. Это не умозрительное и не логически выведенное чувство значимости. Идентичность ребёнка не зависит от внешних вещей. Дети ведут себя искренне, они верны себе. Они находятся в соединённости, в единстве, в них нет дисгармонии. Ребёнок — единое существо, которое отвечает, реагирует и действует как целостность, а не сначала одной частью, затем другой. Последнее происходит позже. Здесь же нет даже разделения между Сущностью и личностью. Ребёнок — это просто бытийность. Когда ребёнок вырастает, это единство опыта теряется.
Чем вызывается этот переход? Теряется нечто, чем обладал ребёнок, и на его место встаёт фальшь. Мы называем это «ложной личностью». Если вы проникнете в глубину своей души, то увидите, что ваши представления о себе не реальны. Это может выражаться в ощущении, что вы — пустая оболочка, которая не несёт в себе ничего значимого. Вы можете в прямом смысле чувствовать, что эго-идентичность, сердцевина личности с её чувством Я, — сухая, пустая оболочка. Когда вы видите оболочку личности насквозь и сознаёте внутреннюю пустоту, вы начинаете осознавать чувство бессмысленности, никчёмности и ничтожности.
Обычно мы ощущаем эту пустоту смутно, а не напрямую. Но при глубоком погружении в эту ситуацию мы чувствуем, что похожи на яичную скорлупу, пустую внутри. Когда люди сталкиваются с этой пустой оболочкой, у них часто возникает мысль: «Зачем жить?» В жизни нет ничего — ничего, что имело бы значимость. Всё в мире становится бессмысленным. Ничто не представляет интереса. Падает снег, и некому радоваться этому. В таком состоянии бессмысленности я даже не понимаю, каково это — ценить что-то. Меня здесь нет. Как ущербная, дефицитарная пустота может оценить красоту падающего снега?
Напротив, при наблюдении за ребёнком мы видим, что чувство полноты, внутренней живости, радости бытия, проявляется беспричинно, то есть возникает не из-за каких-то событий. Просто быть собой — ценно само по себе; радость возникает не из-за того, что человек делает или не делает. Она есть изначально, но постепенно теряется, и верх берёт притворство.
Она уходит, но нелегко. Ребёнок по-настоящему сражается, изо всех сил сопротивляется, но однажды сдаётся. В какой-то момент мы ощущаем, что между нашим реальным самоощущением и окружением — слишком большой конфликт. Ребёнка не замечают, или он чувствует, что его отвергают, не ценят или не понимают. Очень одиноко быть подлинным, или реальным, посреди узаконенной фальши личности. В конце концов, это становится невыносимым. Когда мы ведём себя естественно, этого не поощряют; наши родители не ценят нашу истинную самость. Они могут ценить наши действия, нашу миловидность, но по сути их нет рядом. Возможно, они занимаются погоней за успехом. В раннем детстве мы чувствуем себя иначе: «Странно, не знаю, как это понимать — есть я, и всё. Я сижу и играю с игрушкой, что ещё нужно? Чем же занимаются эти взрослые? Мне одиноко, но я не могу рассказать об этом никому вокруг. Мамочка хочет, чтобы я сделал что-то, а я хочу, чтобы она меня обнимала, поэтому, пожалуй, послушаюсь её».
Когда мы отказываемся от себя, мы совершаем великое предательство. Как персонаж из истории о «Царском сыне», мы начинаем жить, как местные. Мы облачаемся в одеяния, сотканные из фальши. Фальшь и есть оболочка, которую мы ощущаем. Это ткань оболочки. Настоящее в нас изгнали, и мы всю жизнь ощущаем оболочку. Если мы проникаем под неё, то чувствуем пустоту. Это очень печальная, но повсеместная трудность. С ней сталкивается каждый, кто отождествлён с эгоическим чувством «я», с обыденной личностью. Мы являемся либо собой, сущностным Бытием, либо эгоической самостью, которая развивается во времени, — пустой оболочкой. Когда мы сталкиваемся с этой оболочкой, это затрагивает самые глубины нашего существа. Мы испытываем глубокую тоску, потому что ничто не может придать жизни смысл. Тогда человек может решить: «Я хочу полноценно присутствовать, всё другое неважно. Ничто не имеет значения, даже удовольствие и сущностный опыт, если меня здесь нет». Но мы не хотим иметь с этим дела, сталкиваться с этим опытом, потому что не хотим воскрешать оставленность и отчуждение, которые испытали в детстве.
Неспособность родителей увидеть вашу настоящую природу не означает, что они вас не любят. Даже если родители любят вас, хорошо относятся к вам, заботятся о вас и восхищаются вами, это не то же самое, что реально видеть вашу сущность. Даже люди с хорошими родителями всё равно приобретают эту фальшивую оболочку. Настоящее в вас, ваш центр, вашу искру не увидели; её не признали, на неё не откликнулись, её нередко не одобряли, отвергали. Если ваши родители не обладают собственным центром, собственным глубоким чувством своего «я», они не увидят вас. Они могут видеть в вас лишь то, что видят в себе, неважно, как сильно они желают вам всех благ и любят вас. Заметь они хоть на миг ваш истинный центр, им пришлось бы защищаться от этого восприятия, потому что оно заставило бы их ощутить собственную нехватку. Итак, можно назвать это явление отождествления со скорлупой социальным недугом, который веками передаётся из поколения в поколение.
Когда вы знаете себя, когда вы постигаете свою истинную идентичность, вы обретаете смысл жизни, — но не как словесный ответ на вопрос. Это не ответ в вашем уме. Это вы сами. Присутствие, полнота и внутренняя ценность переживаются непосредственно; они не связаны ни с чем больше. Это совершенно автономные переживания; вкус такого удовлетворения может принести только сам этот опыт. Такой опыт самореализации и есть ответ в том смысле, что вместе с ним прекращается стремление. Это истинное отсутствие поиска.
— А. Х. Алмаас, «Бытие и смысл жизни» («Алмазное сердце», кн. 3; пер. с англ. А. Никулиной под ред. Е. Пустошкина и А. Нариньяни; издание в процессе подготовки)