Была в тюремном опыте Кестлера и другая сторона, не менее для него важная, о которой он не смел распространяться в «Диалоге со смертью», написанном сразу по выходе из тюрьмы, где его товарищам по-прежнему грозила смерть. Позже, в автобиографической книге «Невидимые письмена», он рассказал об испытанных им в камере № 40 мистических ощущениях, толчок которым был дан однажды, когда, стоя у окна, он пытался вспомнить эвклидово доказательство того, что ряд простых (то есть неделимых) чисел бесконечен. Внезапно его привело в необыкновенный восторг сознание того, что понятие о бесконечности, казалось бы, такое расплывчатое, достигнуто, в данном случае, с помощью точных, математических средств. То, что он находится в тюрьме и может умереть, оказалось неважно. В эту минуту пришло испытанное им когда-то в юности «океаническое чувство»:
«Я плыл на спине по реке покоя, под мостами тишины, из ниоткуда в никуда. Затем исчезли и река, и я. „Я“ перестало существовать»¹. [¹ Invisible writing..., p. 352]
Вернувшись к «низшему уровню реальности», то есть к знакомой тюремной обстановке, он ощутил прилив бодрости, «как старая машина с перезаряженными батарейками». Эти состояния повторялись по два-три раза в неделю, затем промежутки стали реже, а после освобождения состояния, при которых Кестлер ощущал себя в контакте с «истинной реальностью», возвращались один-два раза в год и были названы им для себя «часы, проведенные у окна». Но к тому времени происшедший в нем переворот завершился. В автобиографической книге он попытался объяснить, что значил для него этот опыт:
«Часы, проведенные у окна,... наполнили меня уверенностью в существовании высшей реальности, которая одна придает смысл жизни. Я назвал это позже „реальностью третьего плана“. Ограниченный мир чувственных восприятий представляет собой первый план; этот воспринимаемый мир окутан концептуальным миром, содержащим непосредственно непостигаемые явления, такие, как притяжение, электромагнитные поля и космическое пространство. Второй план реальности заполняет лакуны и придает смысл обрывочности чувственного мира, иначе абсурдной.
Точно также и третий план реальности охватывает, взаимопроникает и придает смысл второму плану. Он включает „оккультные явления“, непостижимые и необъясняемые ни на чувственном, ни на концептуальном уровне, однако время от времени врывающиеся в них, как когда-то метеоры сквозь куполообразное небо первобытных людей. И так же, как концептуальный план изобличает иллюзии и искажения чувств, так же и с точки зрения следующего, высшего плана, время, пространство и причинность, а также и изолированность, раздельность и пространственно-временная ограниченность личности — есть лишь оптические иллюзии. Если иллюзии первого типа принять за правду, то получится, что солнце каждую ночь погружается в море, а пылинка в глазу больше луны; и если концептуальный мир принять за конечную реальность, то мир также становится нелепой басней, рассказанной идиотом или идиотскими электронами, делающими так, что маленьких детей давят машины, а маленьким андалузским крестьянам просто так, за здорово живешь, стреляют в сердце, в рот и в глаза. И так же, как ты не чувствуешь кожей действия магнита, так же ты не можешь надеяться и на то, чтобы постигнуть разумом последнюю реальность. Она — как текст, написанный невидимыми чернилами; и хотя его нельзя прочесть, сознание того, что он существует, достаточно, чтобы изменить качество твоей жизни и заставить твои поступки соответствовать тексту».
— Майя Улановская, «Свобода и догма: Жизнь и творчество Артура Кёстлера» (1996)
(Улановская М. А. Свобода и догма: Жизнь и творчество Артура Кестлера. – Иерусалим : Иерусалим. изд. центр, 1996. С. 29–30.)