Идеи Выготского были близки сложившимся в кругу символистов оценкам «Гамлета». Вместе с тем он притязал на собственное слово в трёхсотлетнем многоголосии суждений по поводу «Гамлета». <…>
Выготский полностью согласен, что сильных или слабых характеров у Шекспира нет. Но их у него и искать не следует. В размышлениях и поступках Гамлета вообще нет никакой логики. Объясняется же это тем, что герой непрерывно ведёт два диалога, ибо у него двойное сознание. Его душа — жилица двух миров: здешнего и нездешнего. Он рождён, чтобы осуществить их связь, увидеть за призрачностью того, что происходит в «земной» жизни, мистические основы иной — неземной. За каждым его словом ощущается бездна, излучающая силы, которые правят действующими лицами как марионетками. Поэтому решающую роль в трагедии Выготский отводит Тени — призраку, который возвещает Гамлету тайну гибели отца и приказывает отомстить преступнику. Выготский возражает против любых попыток видеть в Тени фикцию, олицетворение внутреннего долга Гамлета, плод его расстроенного воображения и т. п. Он трактует Тень как особую реальность, сверхъестественность которой насыщает трагедию.
В обычном человеческом понимании под тенью подразумевается отражённая проекция трёхмерного в двухмерном пространстве. В «Гамлете» же, согласно Выготскому, тень есть проекция, но совсем иного рода. Она — отображение в реальном трёхмерном пространстве трагедии «четырёхмерного», потустороннего. Она «потусторонний корень трагедии», «связующее звено двух миров», среда, «через которую потустороннее влияет на здешнее», притом не только при своём появлении, но на протяжении всей трагедии. На всём лежит отбрасываемая Тенью тень. Увидев и услышав Тень, Гамлет не приемлет больше «здешнего мира». Отсюда «ужас одиночества заблудившейся в мирах души», отъединённость от людей. Здесь, согласно Выготскому, и скрыто решение главной загадки «Гамлета» — объяснение причины, по которой главный герой медлит. Гамлету кажется, что он свободно движется, но он связан в поступках нитями, «протянутыми оттуда». Состояние его души не решимость, а готовность.
«„Гамлет“ может быть понят только как „самая мистическая трагедия“, где нить потустороннего вплетается в здешнее, где время образовало провал в вечности … Смысл трагедии в её извечной философии или лучше: религиозность трагедии не в смысле её определённого исповедания, но в смысле известного восприятия мира и жизни».
В трагедии, по Выготскому, два плана. Её фабула (хроника, рассказ о событиях, интрига) — это её, говоря формулой Гамлета, «слова, слова, слова». Они обозначают только то, что происходит на внешней, зримой сцене. Но за ней скрыт второй истинный смысл формулы Гамлета — «Остальное — молчание», — формулы, допускающей «только отношение религиозное и выходящее за пределы художественного восприятия трагедии». Следуя такому пониманию трагедии, Выготский вступает в спор с общепринятым, восходящим к Аристотелю пониманием эффекта, который она производит, — как катарсиса, очищения страстей через страх и сострадание, просветление ума.
Он пишет:
«В нашем чтении приходится говорить не о просветлённом, а об омрачённом впечатлении, трагедия заражает душу читателя или зрителя своей беспросветной скорбью, и в этом её смысл восприятия трагического».
В этом пессимистическом выводе он следовал за Шопенгауэром, его учением о первородном грехе человека, о том, что его вина в самом факте рождения. «Мы видим на сцене воспроизведённой, — заключал Выготский, — свою вину, вину рождения, вину существования и приобщаемся к скорби трагедии».
За бешеным водоворотом страстей в «Гамлете» вскрывается первопричина трагического состояния героя. Как ни называть первопричину этого состояния — «роком или характером, мы всё равно придём к истоку этого состояния: к бесконечной, вечной отъединённости „я“, к тому, что каждый из нас бесконечно одинок».
Подобное мироощущение стало ядром философии экзистенциализма с её понятием о «пограничной ситуации», когда человек оказывается перед бездной небытия. <…>
. . . Среди книг по психологии, о которых Выготский размышлял и спорил в студенческие годы, следует выделить работу В. Джемса «Многообразие религиозного опыта». В этом огромном труде собраны свидетельства о мистическом опыте многих людей, начиная от Франциска Ассизского и кончая теми, кого впоследствии стали называть экстрасенсами. В беседах с друзьями о том, что в приводимом Джемсом материале можно считать заслуживающим доверия, а что является вздором, Выготский отвечал, что, хотя автор и не приводит данных, по которым можно бы судить о достоверности тех или иных включённых в его книгу свидетельств, в науке нельзя проходить мимо какого-нибудь явления только потому, что оно кажется невероятным. Именно такой подход к фактам был характерен для Выготского. <…>
. . . Выготский пришёл к психологии искусства как особой области научного, объективного и детерминистского объяснения реакций личности на художественные творения. Интерес к характеру восприятий субъектом этих творений жил в нём постоянно. Но мы уже видели на примере его ранней рукописи о «Гамлете», как этот интерес приобрёл религиозно-мистические формы. Среди множества примечаний к этой рукописи приводятся выписки всего лишь из одной книги психолога — знаменитого американского учёного В. Джемса, но не из его классической «Психологии» (по которой и ныне обучаются в американских колледжах), а из «Многообразия религиозного опыта». Именно по Джемсу Выготский приводит признаки мистических состояний (неизречённость, интуитивность кратковременность и т. д.), у Джемса заимствует термин «второе рождение» применительно к тому моменту, когда Гамлет, услышав завет Тени, из обыкновенного человека становится «отмеченным», причастным нездешнему, неземному.
— М. Г. Ярошевский, «Л. С. Выготский: В поисках иной психологии» (1993)
(Ярошевский М. Г. Л. С. Выготский: В поисках иной психологии / Предисл. Е. Е, Соколовой. Изд. стереотип. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2020. С. 108–112, 161.)