…[Ж]ивая мысль, как молоко в июле, мгновенно прокисает на бумаге; но, ведь и прокисшие продукты, — продукты; сметана и творог — не молоко; но они… от молока; так: мысль дневника, — каракули, искаженья, — мысли от Мысли. Без них ощущаешь пустоту; хочется вещественных знаков, намёков на то, что и в тебе — Жизнь: Мысль есть. Общение с людьми, кроме милой, не поджигает Мысли; наоборот: гасит её. Люди — сущие гасильники; гася в себе следы ими не осознанной собственной Мысли, они заменяют её суррогатами: штампами быта, сегодняшний застой, и т. д. Я устал не от людей, а от «умственной» их отрыжки; она, всегда, — вонь; от неё бежишь, как от нужника. Дневник необходим, как сводка простых отметок (пусть с ошибками), это в тебе живёт превышающее тебя, это — оно обдувает тебя, как отрадным ветром; человеку нужна прогулка; нужен физич<еский> труд; и так же нужен дневник, чтобы знать, что за всеми искажениями его неполной записи есть неискажаемое, вечно живое.
Сегодня пошёл править вёрстку «Масок» на Девичье Поле; и в друг оплеснуло меня, как живым ветром: «Ты не может исчезнуть»; сознание или чудо, не объяснимое никакими законами истории, психологии, «культуры», общественности, или оно-то и есть бытие в бытие; если сознание есть, а оно есть, наперекор всему, — то каждый миг «бытия», обычно противопоставляемого сознанию, есть бессмыслица; стало быть: бытие коренится только в сознании; верней: нет противоположенья между сознанием и бытием; есть бытийствующее сознание, а остальное — «брызнь» по слову Толстого; а корень сознания-жизни только в самосознании; корень вселенского сознания прободает каждое «Я». <…>
Жизнь и мысль в самопознании, а самопознающий не мыслим вне «вечности»; вечная жизнь нашего «Я» с математической неизбежностью выростает из разгляда сознания, как данного нам бытием; бытие вне сознания — мертвечина. Но в этой мертвечине копаются люди, убегая от себя и сбегаясь друг к другу; а — для чего: курить, жрать, дуть вино и переплёвывать друг друга всякими «спортами».
— Андрей Белый, запись в дневнике от 25 июня 1930 года, Москва
(Белый А. «Все мысли для выхода в свет — заперты». Дневники 1930-х годов / сост., вступ. ст., подг. текста и коммент. Моники Спивак. — М.: Common Place, 2021. С. 190–191.)
Мысль моя всё менее и менее мысль в обычном смысле; она — не абстракция; но она и не образ; скорее она — энергия — безымянная, безо́бразная, беспонятийная; задача моя чаще всего в том, чтобы направить эту энергию в сферу слова, понятий, образов; ближе всего к энергии этой — музыкальная стихия; основа мысли моей — воля, но воля особого рода; не воля к поступку и не воля к биологическому бытию; волямыслие моё не рассудочного и не эстетического порядка; в мыслительной энергии я менее всего эгоист; мой девиз: осознать, проосознать насквозь то, что не осознано; отсюда любопытство ко всему неясному и подсознательному; скорей назвал бы я свою мыслительную энергию, энергией музыкальной морального порядка. Я крепну к старости в этой энергии к мысли за счёт… мысли рассудочной, которая всё более и более растворяется в пряданье мыслительных ритмов; и оттого-то: с «рассудочниками» я ощущаю себя… сплошным дураком; и чтобы не уронить себя в их глазах играю с ними в «рассудочность».
Многие видят меня «рассудочником»; и — только; но это потому, что у них нет за душой ничего, кроме рассудка.
— Андрей Белый, запись в дневнике от 29 июня 1930 года, Москва
(Белый А. «Все мысли для выхода в свет — заперты». Дневники 1930-х годов / сост., вступ. ст., подг. текста и коммент. Моники Спивак. — М.: Common Place, 2021. С. 195–196.)